Двое в маленьком городе

 От вокзала к центру тянулся бесконечно длинный проспект. Избавившись от официозно холодного имени вождя, ныне он именовался Казанский. По мере приближения к центру проспект все больше обретал облик старого города, а пересекающие его улочки в большинстве с революционными названиями все чаще состояли из деревянных домов.

Мороз был слабый, но плотная ледяная корка на тротуаре создавала ощущение холода. Мой сын поеживался в теплой куртке, хотя ноябрь в этом году был, скорее всего, месяцем осенним, а не зимним.

 

 … А тогда было намного больше снега и гораздо сильнее мороз, и город, наверно, плавал в морозной дымке, а низкое солнце бросало красноватые лучи на сугробы колючего снега.

«Густели синие сумерки, люди кутались в воротники и шали, над нами вился пар…»

 

   Мальчику было примерно столько же лет, как моему сыну теперь, но худенькая фигурка делала его младше на вид.

 Мы шли с сыном, держась за руки, и было тревожно в этом незнакомом волнующем городе. Мы приехали сюда впервые, и здесь у нас не было пока ни единого знакомого. Спросив у прохожих, где находится театр, мы шагали по проспекту в … неизвестность.

И мальчик тот, быть может, держась за руку матери, вот точно также шагал именно этой улицей. Конечно, это была родная и надежная рука, и новизна ощущений от скрипевшего под ногами снега дарила веселящую радость, но впечатлительное сердце то и дело трогал холодок тревоги.   

 

 *****

     И вдруг я совершенно отчетливо «увидела» того мальчика, его худенькие запястья, едва покрытые рукавами пальто, тонкие пальцы, покрасневшие от мороза, румянец, пробивающийся сквозь смуглый загар щек, лучистый взгляд огромных красивых глаз из-под короткой челки. Исполненные детской наивности, немного растерянные и все-таки озорные глаза смотрели на заснеженный, странный мир незнакомого городка, затерявшегося посреди далекой и непонятной России. Замерзшие пальцы прятались в карманы пальто, но недружелюбный зимний ветер забирался в короткие рукава, снежинки блестели на длинных ресницах.

 

      На вольном просторе Казанского проспекта ветер гулял особенно яростно, продувая почти насквозь худенькую фигурку мальчика, и будто пытался сорвать мамин шарф, укутывающий тонкую детскую шею. Но ветер стал гораздо слабее, когда мать с мальчиком, всё также держась за руки, свернули на одну из узеньких улочек справа от проспекта. Ветер, словно озадачившись, изменением их маршрута, остановился               присмотреться, и, приутихнув слегла, отправился следом за ними, шелестя холодной позёмкой по застывшей, скованной снегом и льдом земле.

 

*****

 

     Удивительной и  странной была эта улица, пересекавшая проспект. Она магически притягивала взгляд нетронутыми временем рядами деревянных домов, и

словно сама история города, и не только города, всей прораставшей из провинции России, жила здесь, на этой самой улице. И странный холодок тревоги коснулся сердца перед тем, как свернуть сюда, будто призывала улица эта сделать шаг в иное измерение, в иное время. Всего один шаг, и словно захлопывается за спиной дверь сегодняшнего дня. Шаг в прошлое, и нет грохочущего бесконечным потоком машин Казанского проспекта, нет современных кафе, приютившихся в старинных особняках, нет привычных павильонов мобильной связи, проката видеокассет и DVD-дисков, фотомагазинов «Кодак» на каждом шагу, киосков, торгующих напитками и жвачкой –  примет нынешнего времени.

 

      Чуть жутковато было ступить на улицу эту. Странное  ощущение нереальности, словно огромная театральная декорация выстроилась с обоих сторон. И шаг сюда, равно, что шаг в зазеркалье, в мир, нарисованный воображением. Но в тот же миг, как захлопнулась невидимая дверь времени, ожили и пришли в движение декорации улицы.

Из труб на крышах домов шёл настоящий, не бутафорский дым, где-то за деревянными воротами звучали живые голоса, где-то шаги хрустели по кромке льда, выбегала из калитки собака, хлопали резные ставни. И было лишь непонятно, из нынешнего времени, или из прошлого слышались все эти звуки.

 Это была та самая улица, где находился их дом. Не зная города, я почему-то угадала ее, каким-то неведомым чувством поняла, что именно здесь…

 

*****

 Деревянные дома почти всегда имеют индивидуальность, каждый - свое собственное «лицо». Дерево – материал живой, теплый, природой призванный защищать и оберегать человека. В деревянных домах живет доброта леса, загадочность старинных сказок и легенд. Скрип половиц, странные шорохи, будто вздохи старого дома, завывание ветра в печной трубе.

Этот дом был именно таким. Невысокий, приземистый, неуклюже большой, с множеством затейливых резных украшений, он напоминал старый пароход, что по какой-то нелепой случайности, оказавшись в отдалении от реки, затерялся на одной из улочек в глубине города.

 Мама с мальчиком свернули во двор и поднялись по ступенькам невысокого деревянного крылечка. Дом, заскрипев рассохшейся дверью, тяжело вздохнул, принимая их сиротство.

 

  *****

   Мама была совсем молодой. Тоненькая, как тростинка, она казалась ещё более юной. Такие же тонкие, как и у мальчика, руки, большие, красивые, очень выразительные глаза, темные вьющиеся волосы. Она была актрисой и играла в местном театре. Природа щедро, в самой полной мере, подарила ей все, что необходимо в профессии этой. Яркий талант перевоплощения, умение глубоко чувствовать, удивительную пластику, дивный чарующий голос, музыкальность и восхитительную красоту. Театральные спектакли с ее

участием всякий раз становились событием для городка, да и сама она была явлением здесь, как непостижимо прекрасная звезда из далекого и загадочного мира, в котором и могли жить такие красавицы.

 

 *****

    Все по-другому могло быть у них, матери и сына, далеко, бесконечно далеко от сюжета, связанного с этим маленьким русским городком.

 

     Совсем в ином краю, дальнем и теплом, у самого подножия сияющих в синей дымке Кавказских гор, где трепетно и нежно пробуждается по весне пышная южная природа, зазвучала прекрасная музыка любви юной Айшет. Как тоненький ручеек, петляющий по крутым горным склонам, вырывается вдруг из ущелья бурной кипящей рекой, так и чувство это.

 Отец мальчика был театральным художником. Свою Айшет он и встретил в театре, куда приехал из родного Баку оформлять спектакль. И мелодия их любви, превратившись из трепетного ручейка в бурную реку, зазвучала над городом, над гордым Кавказом, над седым Каспием, над всем огромным миром. Из прекрасной музыки счастливой любви этой и зародилась новая жизнь – жизнь их первенца-сына.

 

 *****

   Шумели листвой пышные сады щедрого южного города, пылкий апшеронский ветер врывался в него терпким запахом моря, шелестела золотой листвой Бакинская осень, и вновь кружила голову сумасшедшая весна, и казалось, что весь мир создан для счастья и любви. Но в солнечную симфонию счастливого мира чудовищным диссонансом рвалась война. У нее были свои звуки, своя «музыка»: безжалостно холодный скрежет железа, оглушительный грохот взрывов, разрывающих судьбы и сердца, зловещий гул огня, испепеляющего все живое. У войны не было жалости, война ненавидела красоту и мстила счастливым.

    Но даже она, отвратительная старуха – война, долго не смела коснуться счастья Айшет.  

     И лишь в последнем порыве ярости, задыхаясь в бессильной злобе, успела сотворить ещё одно немыслимо страшное зло…

  

    Отец мальчика погиб, когда до конца войны оставалось несколько дней…

 

 *****

Без тебя солнца нет,

И нет в ночи звезды,

Не приходит рассвет,

Вечностью встали льды.

Если мир весь обойду земной,

Не найти, не найти твой след…

                                                                                                                                                     

 Однажды, в юности, ранней мне приснилась Земля, спустя тысячу лет. Навсегда запомнилось ощущение страшной пустоты в мире, где нет того, кто всех дороже на свете…

 

 «Мать часто ездила в Москву на артистическую биржу, где в межсезонье собирались актеры чуть ли не со всей страны в поисках работы в разных театрах».

 Отчаянье «лечат» дороги. Новые впечатления, новые города приглушают боль. А этот маленький русский городок, стараясь утешить неброской нежностью своей, согрел Айшет   добрым теплом деревянного дома.

 

 *****                                                                                                                                              

  Для мальчика всё необычно было в этом доме. Особенно удивила тишина. Прежде он жил в городской квартире. Его далекий город у теплого моря был шумным, каким и полагается быть южному городу. К тому же это был не просто город, а столичный, главный в солнечной республике – Азербайджан. Квартира, в которой жил мальчик, находилась в самом центре, в большом красивом доме. Шум машин, голоса прохожих на улице и все прочие звуки огромного города доносились в окна второго этажа. За окнами этими всегда все было в движении. Днем и ночью, неслись по проспекту потоки автомобилей, мигали светофоры на перекрестках, светились нарядные витрины и множество окон множества домом.

 Здесь же все было по-иному. Окна – совсем близко к земле, так необычно и так странно. А за ними – ни машин, ни прохожих на узенькой улочке, и казалось, слышно было, как падали снежинки.

 За окном были сиреневые сумерки, особенное время суток, когда еще не темно, но уже не светло, еще не закончился день, но и вечер не наступил. Любимое время мечтательных людей.

  

   Мальчик любил мечтать. Его детские фантазии имели особенность превращаться в … звуки. Абсолютный музыкальный слух и невероятно богатое воображение могли и в падающих снежинках расслышать нежные тающие аккорды.

 В доме было очень тихо в этот час, когда жильцы квартир ещё не вернулись с работы, и лишь изредка дом, прислушиваясь к мальчику, издавал негромкие, загадочные звуки, какие бывают лишь в деревянных домах, имеющих свои тайны.

 

*****

  Сейчас мальчик был в доме один, мама, даже не успев попить чаю, убежала в театр. Она долго была в отъезде, и сейчас спешила отметиться на работе.

 

   Но незнакомый дом не пугал мальчика. Эта комната сразу показалась ему родной. Хотя все необычно было в ней, но здесь были мамины вещи. Мальчик уже успел привыкнуть к маме – они долго ехали поездом, останавливаясь по дороге в городе, где мама когда-то познакомилась с отцом, ночевали у маминой подруги в незнакомой квартире. В этом путешествии все было ново, ведь мальчик ещё ни разу не уезжал из дома в другие города. От множества впечатлений казалось, что прошло много-много дней, а, может быть, даже и лет, и мальчик привык к своей маме.

 

  *****                                                                               

  Прежде они виделись лишь иногда. Мама жила далеко от его города, переезжала в разные театры, то ближе, то дальше, и не могла навещать его часто. Но все-таки она приезжала, появлялась всегда неожиданно, и также неожиданно исчезала вновь.

И неожиданность  отъездов мешали мальчику радоваться встречам. Он наперед знал, понимал и чувствовал трепетным детским сердцем своим, что миг встречи с мамой – это суть начала разлуки, к которой начнут торопить все набирающие скорость часы. Сладостным было ожидание мамы, но встреча с ней вынуждено становилась ожиданием расставания.

 

    Мальчику не хотелось, чтоб мама уезжала. Было удивительно спокойно и тепло, когда была она. Мальчик засыпал счастливый, слыша в соседней комнате голос мамы, негромко разговаривавшей с тетей, ее смех. Проснувшись утром, он долго прислушивался, стараясь вновь уловить те же самые звуки. Но слышал лишь шаги тети по квартире. Все ещё надеясь на чудо, мальчик осторожно выходил из комнаты, но… чуда не происходило. Ни в комнатах, ни в кухне, нигде в квартире не было мамы. И только запах ее духов, едва уловимый, продолжал оставаться здесь.

 

    Потом приходила учительница музыки, от которой почему-то пахло водкой. После ее ухода тетя открывала окна, и запах маминых духов, как невидимое облачко, улетал навсегда.

  

*****

   Сейчас мальчику было трудно поверить, что мама не исчезнет, что будет и завтра, и послезавтра, и всегда. Он боялся ошибиться, но все-таки очень хотел поверить. Ведь это была его собственная мама. Только его, и ничья больше!

 

 Бабушка, оставшаяся в Баку, о которой ему было немножечко грустно, любила его всех сильней. Но у бабушки был свой сын – его дядя. А ещё заветный сундучок, в котором хранились вещи деда, и старый рояль деда жил в их квартире. Бабушка все время вспоминала деда, как будто была по-прежнему неразлучная с ним. А дядя и тетя были друг у друга, и еще был сын тети, и он тоже был у них. И только у мальчика не было никого «своего собственного», ему лишь принадлежавшего. И от этого ему бывало горько и одиноко.

 

   Но теперь была она, мама! И он был у нее, один-единственный. А ещё у них было настоящее приключение, ведь мама увезла его так неожиданно и таинственно, что он поначалу даже не понял происходящего. Побыв по обыкновению недолго, она собралась уезжать и попросила проводить ее. Мальчик стоял с ней в вагоне, как вдруг поезд дернулся и пошел, все быстрее набирая скорость. По перрону бежала няня и что-то кричала вослед, а поезд умчался… Так получилось, что мама похитила его. Это было невероятно интересно. И каждый день теперь наполнялся ожиданием новых приключений…

 

*****

    В комнате становилось все темнее, предметы начинали приобретать очертания фантастических существ, и от этого делалось немножечко страшно. Где-то в глубине большого дома скрипели двери, слышались шаги – люди возвращались с работы, а мамы

все не было. Мальчику стало грустно: не для того же приехал он из своей светлой квартиры, из любимого теплого Баку, чтобы сидеть вот так в одиночестве в незнакомом доме…

Мальчик подвинулся к окну. Темно-синее небо и пробивавшиеся сквозь просветы туч багряные лучи очень низкого солнца красили снег в сиреневый цвет, но сумерки густели, и снег становился почти фиолетовым. «Оказывается, снег бывает разного цвета?! Разноцветный снег!» - успел продумать мальчик, и в то же мгновение чья-то быстрая тень мелькнула мимо низкого окна, за ней ещё одна…

 

   Совсем темно стало в комнате за спиной, и почти также темно за стеклом, и мальчик с трудом сумел различить, что тени-силуэты не исчезли, а притаились с краешка окна и поглядывают на него такими же любопытными мальчишескими глазами. Несколько мгновений и он разглядывал этих мальчишек. В родном городе у мальчика было много друзей, и в общении со сверстниками он никогда не был одинок. И теперь он быстро сообразил, что надо как можно скорее познакомиться с этими пацанами. Мигом забылись и страхи незнакомого дома, и тревога от долгого отсутствия мамы. Он махнул рукой ребятам, которые, осмелев, уже не таясь, заглядывали в окошко, и бросился открывать окно, чтобы впустить их в дом.

 

*****

   Странным было это окно. Рамы заклеены полосками бумаги, которая начинала рваться, стоило лишь пошевелить раму. За бумагой показались кусочки серой ваты, какие-то тряпочки… Что-то кричали мальчишки и махали руками. Но мальчик быстро справился с окном, настежь распахнув рамы перед оторопевшими ребятами. В комнату тотчас ворвался морозный ветер, разметал мелкие вещи, бросил пригоршню снега на деревянные половицы.

«Ну, что же вы! Заходите!» - скомандовал мальчик новым друзьям, и ребята, неуклюже согнувшись, начали неуверенно перелезать через подоконник.

Ещё большим холодом пахнуло в квартире, застучали по полу заиндевевшие валенки, температура помещения быстро сравнивалась с уличной…

 

 *****

 «… я стал открывать окно, а оно было заклеено на зиму. Я не знал этого и открыл его, запустив ребятню в гости. Они смотрели на меня как на заморскую птицу – недоверчиво насупясь. Может, одет я был как барчук. Хотя какой там барчук! Пальтишко, которое мама купила мне в Майкопе, мамин шарф…

 

   Но мы быстро нашли общий язык. Кто-то предложил: «Айда, в снежки играть!» Вывалились во двор тоже через окно, поскольку дверь мама заперла на ключ. Мороз был тогда довольно сильный. Я, помнится, впервые в жизни понял, что значит промерзнуть до костей.

 

   Пришла мама, вошла в избу, видит, окно открыто и меня нет. Побежала искать… Ругала потом меня крепко. И за то, что избу выхолодил, и за то, что сам обморозился. Я обиделся: «Зачем тогда взяла меня из моего любимого теплого Баку?» Мать поила меня чаем с малиной, смотрела на меня и плакала…»

 

 *****

        Этот ноябрь, начало месяца, был почти совсем не похож на зиму. Осень, поздняя осень. Немного снега, ветер … И – корка льда под ногами. По-моему, именно она и создавала ощущение холода….

 Стоя у калитки того самого дома, мне вспомнились слова из книги...

Почему-то  прежде я не задумывалась, ОТЧЕГО ПЛАКАЛА МАМА? А сейчас на вопрос ответил мой сын: «Мама поняла, что они не могут жить вместе…»

 

*****

    В густых сумерках вечерних уютно светился всеми окнами тот самый дом. Хотелось побывать здесь вечером, постоять на улочке этой, когда нет прохожих. К тому же, этот дом был похож и на дом моего детства, только намного больше, ведь жили в нем много людей. И чье-то детство сейчас за окнами этими, быть может, готовило уроки, рисовало фломастерами в тонком альбоме, а, может быть, смотрело вечерние телесериалы.

 Возможно, в доме и до сих пор жил, кто-то из бывших соседей мальчика и мамы. Перед отъездом друзья мне даже советовали, расспросить, разузнать…

Но не хотелось «расспрашивать», «собирать материал», «делать репортажи». Хотелось просто побыть в этом городе, увидеть, представить, помечтать. Хотелось постоять в густых сумерках холодного вечера недалеко от этого дома, посмотреть на теплый свет его окон…

 

*****

 Мама поила мальчика чаем с малиной, смотрела на него и плакала…

 За одним из окон дома было это… И снова, будто развеялась дымка времени, и даже терпкий вкус малины сделался ощутимым вдруг.

Глазам стало почему-то больно, хотя и неярким был свет лампы над столом, и комната «поплыла», теряя резкость очертаний… Мама… ее красивое молодое лицо… капельки слез на щеках и ресницах….тонкие руки. У мальчика закружилась голова, и он качнулся на стуле, с трудом удержав равновесие. Но в следующий миг ему показалось, что где-то поблизости лопнула струна. И тотчас же погас свет в комнате.

 

     Очнулся мальчик в постели. С трудом открыв глаза, он не мог понять, почему низким стал потолок в их квартире в старинном красивом и очень знаменитом в городе доме? И свет какой-то другой, резкий… Ему подумалось, что лопнувшая струна отскочила и сильно ударила по голове, так было больно. Мама сидела рядом, и словно поняв его мысли, приложила к его горящему лбу прохладную ладонь. Боль сразу же отступила, лишь где-то далеко вдали продолжала трепетать и почти неуловимо звенеть лопнувшая струна.

 

   - Не уезжай! – сказал мальчик и заплакал. Он заплакал неожиданно даже для самого себя, ведь он совсем не собирался плакать, когда рука мамы мигом сняла всю боль, и стало удивительно легко, и все тело стало вдруг невесомым, воздушным, и захотелось улыбнуться и попытаться взлететь. Но слезы предательски катились по щекам, все быстрее и быстрее.

 

 «Не уезжай!», – снова повторил мальчик. «Не уезжай!!!», - ему казалось, что отчаянным, оглушительным криком вырвались эти слова, а они были всего лишь шепотом, который могла услышать только она, его фантастически красивая мама, что сидела сейчас рядом, и свет лампы, оказавшийся у нее за спиной, подсвечивал темные вьющиеся волосы, делая загадочным и еще более прекрасным ее лицо.

 

*****

   Он никогда не плакал прежде и никогда не просил ее остаться. И тем безрадостным утром, когда обнаруживалось, что ее нет, и только легкий запах духов продолжал напоминать, что не приснилась она, мальчик покорно садился к роялю, рядом с той самой учительницей, что однажды больно била его карандашом по пальцам за то, что он спрятал ее любимый "напиток". Садился и покорно играл всё, что она называла. Потом учительница уходила, а тетя открывала окна, и запах маминых духов легким облачком улетал навсегда…

 

     Мальчик снова подходил к роялю, и играл теперь свою музыку, музыку грусти. В ней облачко маминых духов становилось видимым, маленьким разноцветным облаком, оно никуда не улетало, парило в комнате, меняя сказочно красивые очертания и переливаясь разными цветами. Семь нот – семь цветов, и бесконечное множество полутонов, оттенков… Музыке он рассказывал то, чего не решался рассказать никому. Старый дедушкин рояль слушал мальчика и тихонько плакал вместе с ним чуткими струнами.

 

    Сейчас не было друга-рояля. Слезы текли по щекам мальчика, и казалось, что им нет конца, словно вся боль всех разлук и вся горечь детского одиночества стремились раствориться в этих слезах. Мама гладила его темные волосы, нежно касаясь их кончиками пальцев, вытирала мокрое от слез и жара лицо, и вновь прикладывала к пылающему лбу прохладные ладони. Устало и горестно всхлипнув, мальчик заснул. Потрогав вновь его лоб и поняв, что температура спала, мама, тихо ступая по комнате убрала посуду со стола, и погасив свет прилегла тоже.

 

*****

     Но сон не шел к ней. Сквозь тонкую занавеску заглядывала в низкое окно луна, озаряя комнату инопланетным светом. Прислушиваясь к дыханию сына, мать думала о том, как все непросто в них судьбе.

 

    Она давно хотела забрать его к себе, понимая, что странным и ненормальным было раздельное их проживание. Она скучала о нем, и вновь, и вновь отправлялась в дальние поездки в далекий город, где оставался он. Она боялась, что сын, подрастая, начнет отдаляться от нее неотвратимо. Она знала, что у него удивительной доброты сердце, но в то же время он необычайно раним, и очень тяжело переживает обиды. Мальчик взрослел, и в его характере появлялись новые черты, хотя необычайная доброта и ранимость души оставались неизменными.

 

    И не раз заводила она разговор о том, чтобы увезти мальчика с собой. Она говорила бы об этом и чаще, но побаивалась обидеть свекровь. Бабушка мальчика, мать его отца, в каждый раз начинала плакать, говоря о том, что привыкла к внуку, что не мыслит жить без него, что он – единственная память о погибшем сыне. Убедить ее было невозможно, да и не было «аргументов» убеждать. Здесь была известная во всей республике семья – семья знаменитого композитора, здесь был дом, надежный, устроенный, престижный. Отличная музыкальная школа, уроки музыки на дому, консерватория…

 

    Что могла она дать взамен этому, не имея даже угла, скитаясь по городам и театрам? Но что может заменить любовь матери и ее заботу? Вновь и вновь пронзительной болью и днем, и в ночь-заполночь приходили к ней эти вопросы, и каждый требовал ответа, и не было ответа на них…

 

*****

  И сейчас, ночуя в одной комнате с сыном, впервые в ее, не в чужой квартире, она также не находила ответа на множество, круживших в голове вопросов.

 

     Права ли она, что увезла его? Оторвала от теплого города, от родных, от привычной обстановки, от учебы, от его мира, от его друзей? Что может дать взамен, кроме комнаты в этом низком доме в далеком, затерявшемся в незнакомой ему, холодной стране маленьком городке? Ей вновь и вновь вспоминались слова сына, прозвучавшие сегодняшним вечером, первым вечером в ИХ доме… «Зачем тогда увезла меня из моего любимого теплого Баку?» Так говорила его взбунтовавшая гордость. Но нежное сердце твердило другое: «Не уезжай!»……

 

 *****

      Утро было тихим и чистым. Простуда,  пощадив мальчика, ушла за ночь также неожиданно, как нагрянула. Лишь немного кружилась голова, но в том было приятное ощущении легкости и полёта. И мама была в комнате, она не исчезла, как это бывало прежде, и не уехала неожиданно. Наливая чай в чашки, она рассказывала о том, что сегодня в театре снова репетиция, потому что скоро новый спектакль, и актеры должны хорошо выучить свои роли, чтобы на сцене всё было по-настоящему, и репетируют они каждый день, и сейчас ей надо в театр.

       

 - Я тоже хочу в театр, - сказал мальчик, торопливо отхлёбывая чай. Вообще-то ему не хотелось торопиться, нравилось сидеть вот так с мамой за столом, покрытом цветастой клеенкой у низкого окна с подступившими к самому подоконнику сугробами, неторопливо разговаривать с ней. Было жаль, что она торопится в театр, и опять, наверно, уйдет надолго, а ребята, должно быть, в школе сейчас, выходит, ему снова сидеть одному в этой комнате. И от таких мыслей грустной мелодией начинало звучать это чистое, тихое утро.

- Ты пойдёшь в музыкальную школу, - отвечала мама. Учительница уже знает о тебе, она в театре часто бывает у нас, я ей о тебе говорила.

 

 *****

    Белоснежный рассыпчатый снег приятно хрустел под ногами, а воздух казался прохладным напитком. Такой воздух, чарующий свежестью снега, бывает только в России чистым и тихим зимним утро.

 

    Музыкальная школа оказалась совсем близко, в том же самом квартале, вся дорога заняла не более пяти минут, казалось, они едва успели выйти из дома, но мальчик заметил много интересного и необычного. Деревья в пушистом снегу напоминали театральные декорации к спектаклю-сказке. В такой сказке должна жить принцесса… Вообще-то принцессы жили в восточных сказках и в теплых странах, но эта принцесса особенная – принцесса снежная, которая ждет весны и теплого солнца. Странная эта принцесса – знает ведь, что растает на солнышке, а все равно ждет тепла. Сейчас мальчик пожалел, что нет рояля, и даже пианино нет. Вдруг зазвучала робкая, пока еще не совсем понятная мелодия про эту принцессу. Можно было поиграть, фантазируя, и тогда принцесса ожила бы в музыке, зазвучала и снежным вихрем, и сиянием снега на солнце, и весенними ручейками.

 

 *****

    Нежная волна тепла и лёгкий приятный запах недавно протопленной печи, уже знакомые мальчику по их скромному жилищу, были и здесь - в светлом широком коридоре музыкальной школы. Он словно встрепенулся, переступив невысокий деревянный порог здания – где-то в глубине, не близко, скорее всего, на втором этаже, слышались звуки рояля. Музыка была незнакома ему, грустная красивая мелодия неторопливой рекой плыла по школьному коридору. Такую музыку он и любил больше всего, мелодичная, немного печальная, о многом могла рассказать она, рассказать так, как невозможно было словами.

   Рояль звучал теплым, наполненным звуком в нижнем и среднем регистрах, а на высоких нотах голос рояля становился хрустально-прозрачным. Мальчик невольно ускорил шаг, ему захотелось поскорее скорее увидеть этот чудесный рояль, коснуться пальцами клавиш. И пальцы уже невольно пришли в движение, словно повторяли за невидимым пианистом эти прекрасные звуки.

 

*****

 - Здесь! – сказала мама, остановившись возле двери, из-за которой доносились чарующие звуки. Она остановилась в нерешительности войти, не зная, что делать – она спешила в театр, и совсем не было времени ждать. Мальчик, поняв эти мысли, крепче сжал пальцами ее ладонь. Казавшийся смелый до отчаянности в компаниях друзей, в душе он всегда испытывал робость, всегда пытался преодолеть природную застенчивость. Но сейчас этого не получалась – музыка, проникнув волшебным теплом во все уголки души, делала ее открытой и незащищенной.

   Постучав в дверь, мама тихонько приоткрыла ее. Отзвуки последних аккордов хрустально растаяли в гулкой тишине светлого, с двумя огромными окнами класса. 

 

   Изящный, цвета темного ореха, поблескивая лакированным корпусом, рояль «Стэнвей» был здесь. В крышке его, возвышавшейся, как крыло огромной птицы, зеркально отражался класс. Учительница музыки поднялась им навстречу. Она оказалась маленького роста, чуть выше мальчика, добрый взгляд ее внимательных глаз вмиг растопил его смущение и робость. Мальчику показалось, будто он уже давно знаком с ней, и виделись они множество раз, и говорили, и слушали друг друга. Ему очень захотелось сыграть что-нибудь именно для нее. Для нее и для мамы. И с восторженной радостью от того, что это возможно, коснулся он пальцами тёплых клавиш этого симпатичного рояля. Инструмент, точно услышав порыв его души, откликнулся чистым, наполненным звуком.

 

*****

 Он не играл несколько дней, пока был с мамой в дорогах. В Майкопе, в театре, где мама когда-то познакомилась с его отцом, он заметил старый концертный рояль в уголке сцены, но не решился спросить разрешения поиграть на нем, и даже крышку над клавишами приподнять не решился, а лишь коснулся, чтобы ощутить ее тепло. Так он всегда «знакомился» с новыми инструментами, дерево корпуса роялей было всегда теплым, словно рояль отвечал на прикосновение теплом своей большой души.

 

     И вот теперь этот, школьный «Стэнвей»… Пальцы, мелькая, летали над клавишами, касаясь их мягко и в то же время не по-детски сильно. Рояль откликался безупречным звучанием, и руки мальчика становились всё быстрей и быстрей. Ах, как замечательно звучал это рояль! Как идеально был настроен он! Как отзывчив к каждому прикосновению!

 

 … Он давно хотел сочинить эту мелодию. Она была совсем рядом. И лишь какой-то   малости не хватало, чтобы сложилась музыкальная тема. И вдруг получилось всё, и даже лучше, чем представлялось. Клавиши, будто притягивали пальцы, подсказывая нужные аккорды! В музыке жила та самая грусть утра, когда оказывалось, что уехала мама, эта тема повторялась вновь и вновь, от нежнейшего пиано - к крешендо, возвращалась к хрустальным звукам надежды, которые таяли в тишине, а потом, словно вихрь врывался в музыку эту, и все быстрей, все стремительнее мчался темп, как мчался тот поезд, на котором увезла его мама. Всё дальше и дальше, быстрей и быстрей, но на пределе темпа, когда пальцы с такой быстротой носились по клавишам, что даже начинала кружиться голова, переходила музыка в адажио…

 

    Сейчас мальчик был далеко от этого класса, он вновь смотрел из окна вагона, как отступали горы, земля выравнивалась в степи, кружили за окном станции и полустанки, как из Бакинской жары поезд въехал а в промозглую осень, а затем в суровую русскую зиму, где всюду был снег, и глазам было больно от неожиданной белизны, где этот маленький город выстроился рядами деревянных домов, где вдруг почему-то сама собой вновь зазвучала тема разлуки…

 

*****

  Учительница слушала его игру, слегка наклонив голову и положив на колени свои чуткие музыкальные руки. Что-то необычное было в этом мальчике и в его игре. Взрослая грусть, сплетавшая с чистотой детской мечты, удивительная глубина чувств и щемяще трогательная наивность. «Не позволяйте ему много фантазировать», - говорила ей прежде мать мальчика. Но это были не фантазии, это было творчество. 

 

    «Он определённо талантлив», - подумалось мудрой учительнице, - «Но хватит ли у него упорства развить свои способности? У него хорошая техника игры, сильные пальцы, быстрая реакция. Но пианисту нужно заниматься много, играть каждый день, а в нём при всей этой робости и скромности, похоже, живёт подвижный «чертёнок», которого всегда будет манить улица, приключения… Сможет ли музыка стать для него важнее, привлекательнее этих соблазнов, ведь кроме его безусловно интересных «фантазий», есть обязательные уроки, есть школьная программа, есть множество предметов в обычной школе и множество забав, которые подобно магниту привлекают мальчишек?

 

    Сейчас она думала, что же сказать ему, совсем незнакомому мальчику? Сердцем хотелось сказать ему самые тёплые слова, хотелось даже обнять его, погладить по голове, но строгость педагогической этики диктовала ее быть сдержаннее. Неизвестно ещё, как отнесется он к похвале… Возомнит, что покорил свой игрой и ее, и весь город? Вообще-то было видно, что он очень скромный и хорошо воспитанный мальчишка, но впечатления бывают обманчивы порой…

 

   *****

   И всё-таки она не могла не похвалить его. Конечно, более сдержанно, чем хотелось.

 - Ты очень неплохо играешь. Молодец! – сказала она, подходя к роялю.

 

   Боже! Каким прекрасным светом вспыхнул его смущенный взгляд! Кажется, даже слёзы блеснули в уголках этих больщуших глаз! И мгновенно озарились нежным румянцем смуглые щеки.

 «Ему не хватает простого человеческого тепла», - тотчас же продумала учительница и вновь пожалела, что так обыденно и сдержанно похвалила его. Она уже думала об этом мальчике прежде, о его судьбе. Знала о нём по рассказам его матери, с которой часто встречалась в театре. Война оставила без отцов бессчетное множество мальчишек. Но у каждого сиротства своя трагедия. Так и у мальчика этого. Окруженный любовью родных, и, наверняка, преуспевающий в компаниях сверстников, он, тем не менее, даже со стороны, виделся очень одиноким. Мать не отказывалась от него, не забывала о нём, но… жили они вдалеке друг от друга, и сейчас даже музыка его рассказывала о детской и такой по-взрослому глубокой грусти его одиночества.

 

   Сейчас ей снова хотелось погладить его по голове и сказать самые добрые слова…

 Учительница села к роялю и, глядя на мальчика, коснулась пальцами клавиш. Она решила поговорить с ним музыкой, и музыкой выразить то, что не позволяла ей сказать пресловутая педагогическая этика.

 

 - Послушай… , – сказала она и стала играть лишь ей одной знакомую тему. Замечательно слушал он! Совсем по-взрослому, серьезно и задумчиво. Так они говорили музыкой.

Под конец серьезной импровизации этой неожиданно для самой себя сыграла она музыкальную шутку и, немного смутившись в душе, быстро закрыла клавиши.

Искорки смешинок мгновенно промелькнули в его глазах.

 

 - И всё-таки «бесёнок», - подумала учительница, - «музыку любит, увлечен ею, но ещё не факт, что будет заниматься упорно. Впрочем, программу осилит вне сомнения – техника игры хорошая, и очень музыкален».

…

 

 

2005 год

 

- продолжение -