Всего 6882143
30 дней 74393
24 часа 2871


"Гвоздики по пятницам и в другие дни недели..."

 

ГВОЗДИКИ ПО ПЯТНИЦАМ И В ДРУГИЕ ДНИ НЕДЕЛИ

Маленькая повесть

*****

Я очень долго искала эту книгу… Суровая бесконечность зимы сменялась мимолетностью лета, и вновь сыпала листвой осень, но по-прежнему с отчаянным упорством продолжала заходить в книжные магазины, заглядывать в киоски везде, где приходилось бывать. Заказывала ее книготорговцам повсюду, где было возможно. На книжных ярмарках и на оптовых базах они находили множество интересных и редких изданий, но этой книги никогда не было. Её не было нигде! И заходя в очередной книжный магазин, уже наперёд знала ответ. В глухой безнадёжности могло бы закрасться сомнение, а существует ли книга вообще? Но было точно известно, что она существует. Случайно узнала о ней из «Российской газеты». Перечитывая огромную, на целую полосу публикацию, запомнила ее почти наизусть. Там были и отрывки из книги, и фотографии, но… не было книги. Со временем указанный в газете год издания уходил всё далее в прошлое, а вместе с тем уходила и надежда. И перестав верить, что смогу когда-нибудь прочесть эту книгу, смирилась с неизбежностью, как смирилась в прошедшие годы со многим, научившись терпеть душевную боль. И всё-таки продолжала искать. Видимо, это стало привычкой.

*****

Я нашла ее случайно. А, может быть, она «нашла» меня? И до сей поры кажется невероятным, как в огромнейшем «Книжном мире» в центре зимне-снежного Архангельска среди множества бесконечно длинных полок, среди тысяч, десятков тысяч разномастных обложек и переплётов, бросилась мне в глаза именно эта, ее обложка. И навсегда останется необъяснимой тайной, каким образом при близорукости своей смогла разглядеть ее, находящуюся в противоположном конце огромного торгового зала? Словно эффектом «наезда» видеосъемки вдруг «приблизилась», укрупнилась она… И вмиг, перестал существовать красочно-пёстрый магазин, исчезли все его залы и отделы, продавцы и кассовые аппараты, покупатели и охрана, исчезли шелест страниц, негромкие разговоры, приглушенный звон монет, тихое гудение ламп. Исчезло всё, осталась только она – книга! Та самая книга, которую я искала … годы. Я стояла рядом с ней, боясь протянуть руку, дабы не растворилась в воздухе она, словно видение, навеянное моими бесконечными мыслями о ней. И как трепетало сердце, когда, решившись-таки прикоснуться к чуду, разглядывая прекрасную глянцевую обложку и не в силах оторвать взгляд от самого дорогого на свете лица, подходила я к кассе. И сердце сжималось от страха: а вдруг продавцы спохватятся сейчас, что это какой-то выставочный, витринный экземпляр, и … всё исчезнет. Я не могла поверить, что нашла ее…

*****

Но чудо не исчезло, и пронзительно холодный февральский ветер, бросив в лицо пригоршню снежной пурги, вернул в явь из сказочного оцепенения. Я стояла посреди погружавшегося в вечерний полумрак города, среди фантастического мерцания огней, шума машин, проносившихся по главному проспекту, как посреди Планеты, ощущая звёздный купол, невидимый сквозь пелену морозного тумана. И вновь, будто не было ни города, ни шума, ни бурного кипения жизни вокруг. Была лишь она – книга, и, прикрывая ее от снега и ветра, вновь не в силах оторвать взгляд, смотрела на эту красивую глянцевую суперобложку с портретом автора. Пальцы уже застывали на морозе, но не было сил отвести рук от тёплого переплёта, а разноцветье огней города становилось всё более расплывчатым сквозь влажную пелену, застилавшую глаза. Я очень долго искала эту книгу, и она была невероятно дорога мне, и потому было так важно постоять с неё вдвоём под звёздным куполом фантастического февральского неба.

*****

В моём интересе к этой книге было не простое читательское любопытство. Мне казалось, чувствовалось, будто в ней какая-то маленькая частичка меня, незримая, крошечная молекула судьбы. Да и могла ли я ощущать по-иному, когда вся юность, и дороги-пути, радость и боль, счастье и отчаянье, и вся без остатка душа моя были здесь, хотя автор книги даже и не догадывался о моем существовании. В грохочущем поезде читала ее, то, быстро пробегая строчки глазами, чтобы успеть побольше узнать, то, останавливаясь надолго, не в силах оторваться от той или иной страницы. И не было среди них лучших, и каждые строчка, фраза, слово, буква были одинаково, до бесконечности дороги. Был поздний вечер, и поезд мчался сквозь северную пургу, покачивался вагон, и ритмично постукивали на стыках рельс колёса. Вот точно также мчались и прежде, в той далёкой жизни множество поездов в бессчетное количество городов – всюду, где сиял свет самого дорогого на свете, заветного имени. Того самого, что было сейчас передо мной на обложке и титульном листе книги. «Наша память, наше детство, Вы живёте в нашем сердце И в истории родного двора. Мы уходим за судьбою, И ведёт нас за собою Яркий свет костра…» Стук колёс вновь навевал знакомый, никогда не забываемый мотив, и поезд стремительно летел сквозь ночь, как сквозь годы туда, где в далеко-далёких далях осталась юность, словно прервавшаяся на полуслове и манящая своей недосказанностью.

*****

… Читала книгу, вернувшись домой, и в хрустальной тишине поздней ночи, когда шелест страниц казался шелестом звёзд, мне представлялось, что строчки звучали тем единственным, неповторимым, самым прекрасным, самым знакомым и самым дорогим на свете голосом. Я читала ее медленно и неторопливо, боясь пропустить даже самую малую деталь. И не было ничего прекраснее на свете, чем эти мгновения. Давно не было мгновений таких, не было и не могло быть нигде. Лишь в той далёкой-далёкой стране юности, оставшейся за дальними синими холмами, жили именно такие чарующие минуты. Там всё было соткано из них, каждый миг времени, и каждая точка пространства. Там, где всё, абсолютно всё, было наполнено прекраснейшим голосом этим и светом этой дивной улыбки. Мои сверстники учились, по камешку-кирпичику выкладывая путь в светлое будущее. У них была своя, правильная, жизнь. А у меня – своя. Наверно, всё-таки не мы выбираем судьбу, а судьба выбирает … за нас. Я не могла жить без его музыки, песен, голоса любимого певца, без его концертов, гастролей, без цветов, которые робко дарила ему на концертах, и не только…

*****

На одной из страничек драгоценной книги своей я остановилась надолго. Здесь упоминалось о девочке-поклоннице, которая приносила артисту цветы. Взволновало и удивило совпадение – та девочка, также как и я, оставляла цветы у двери, и не искала встреч. Просто приносила цветы. Конечно, это была другая девочка, и жила она то ли в Москве, то ли в Баку, и цветы приносила каждую пятницу. Мои гвоздики появлялись у двери певца далеко не так регулярно. Конечно, в Москву я приезжала очень часто, часто настолько, что моими поездками начала интересоваться и вездесущая милиция и, вроде бы, даже грозный КГБ. И если любимый артист был в это время в столице, отыскивала, выбирала самые лучшие, крупные, свежие, на длинных стройных стеблях гвоздики, с трепетом входила по высокой лестнице в подъезд его дома на Таганке и нажимала в лифте кнопку пятого или шестого этажа…

*****

Вообще-то он жил на восьмом, предпоследнем этаже огромного старой постройки дома, и окна его квартиры, выходившие на три стороны – по фасаду, с торца и во двор – были видны издалека. Каким счастьем было, когда светились они! Но грохотать дверью лифта на его этаже, так близко от его двери казалось ужасным кощунством, и я поднималась на несколько этажей, а дальше шла по лестнице, с каждой ступенькой всё сильнее волнуясь. И, разумеется, никогда не смогла бы я решиться позвонить в его дверь. Да и зачем? Что могла я сказать ему? Подарить цветы? Но их можно было приладить и в дверной ручке.

*****

Потом, долго бродя по Таганским переулкам, ещё не раз мысленно поправляла эти гвоздики в двери, осторожно прикасаясь к ним. И было очень тепло на душе от мысли, что, открыв дверь, он увидит этот маленький сюрприз, и, может быть, удивится слегка, и, уж, наверняка, не обидится. Да разве можно обижаться на цветы?! И особенно приятно мне было представлять эти цветы в его руках. Свежие, крупные, на длинных стеблях, с нежным тонким запахом, прекрасные гвоздики. Цветы, к которым прикасаются его необыкновенно красивые, и словно звучащие музыкой руки. Вот потому- то и обходила множество цветочных магазинов – на Калининском проспекте, улице Горького, на той же Таганке, либо ехала на Центральный рынок, чтобы найти не просто цветы, а очень хорошие гвоздики, достойные его. Мне и хотелось больше всего на свете, чтоб все самое прекрасное, что только есть на Планете, было вокруг него. Я не могла улучшить этот мир, но в моих силах было относиться к певцу так, чтобы он мог знать, или, по крайней мере, догадываться, что есть у него бесконечно любящие и безгранично преданные поклонницы, не навязчивые, не «приставучие», умеющие сочетать восторженное восхищение с уважением. И не представляла себе, что может быть как-то по-иному, ведь он, мой любимый артист, был прекрасен, необыкновенно прекрасен, и всё самое лучшее, самое совершенное в мире было – он, и только он. Словно из иного измерения красоты… Я могла до бесконечности рассматривать его фотографии. Вновь и вновь любуясь улыбкой, тёплой чарующей добротой его удивительных глаз. И голос его, прекрасный, восхитительный и неповторимый, обволакивал теплотой оттенков, в которых звучало тепло его души, очаровывал красотой, перенося на сильных крыльях в прекрасный и совершенный солнечный мир мечты. Цветы в его руках множество раз видела на концертах. Улыбаясь смущенно, стоял он на сцене с очередной охапкой букетов гвоздик и роз. Природная застенчивость и необыкновенная доброта светились в его дивной улыбке. И не было ничего на свете прекраснее мгновений, когда он стоял с цветами на сцене под нескончаемую овацию зала. И для того, чтобы увидеть это, стоило лететь, мчаться и в Сибирь, и на край света, и куда угодно.

*****

В Сибирь я летала только однажды. Что-то великое, магическое, могущественное, будто несметная сила из глубины Земли исходящая, ощущалось в этом крае. Мне было очень страшно лететь в Сибирь. Может быть, из-за расстояния. Мне было ещё немного лет, и никогда не уезжала так далеко от дома. Все прочие города, где удалось побывать мне на концертах любимого певца, находились на расстояниях, которые возможно было осмыслить. Поволжье… средняя полоса России… приуралье… Украина… всё это казалось не так уж и далеко. В детстве я ездила с мамой на море, и многие из этих городов, что теперь становились гастрольными, видела уже из окна поезда, или на карте, по которой любила находить наш маршрут. И мне было нестрашно ездить в эти города. Но в маленьком самолете, летящем в Кемерово, я плакала настоящими слезами. От страха, и не только… Случайно узнала об этих гастролях. Никто из поклонниц не полетел в Кемерово – далеко очень, пять часов от Москвы самолетом. Потому решили и мне не сообщать. Сама позвонила приятельницам московским. Просто так позвонила, а выяснилось, что певец наш любимый в Кемерово выступает. Пока поездом ночь до Москвы, пока в Домодедово, пока билеты на самолет выпрашивала в разгар летних отпусков…. Хорошо, что этот маленький самолетик оказался – дополнительный рейс. По моим подсчетам на последний концерт всё-таки успевала. Но только на один, на последний…. Было, конечно, жаль, что многие пропустила, но вопрос «лететь-не лететь» всё равно не вставал. Конечно, уже завтра любимый артист здесь, в Москве, будет. Но… здесь у меня не будет возможности увидеть его. Такая возможность есть сегодня – в Сибири…

*****

В Москве было раннее утро, а в том далёком Кемерово – полдень. Наш маленький самолётик летел навстречу солнцу, и день сокращался, но всё равно можно было успеть к вечеру, к концерту. Конечно, летел он не пять часов. Гораздо дольше кувыркался в воздухе, то и дело проваливаясь в воздушные ямы. Нам даже принесли обед. Ещё ни разу я не обедала в самолёте. Мои самые дальние рейсы – в город детства любимого певца были гораздо короче, и по Аэрофлотовским правилам обходились без обедов. Сейчас мне было дивно смотреть на все эти упаковки, баночки… И вместе с тем понимать, что улетела я, кажется, слишком далеко. В прямом и переносном смысле. И пока, словно карабкаясь по воздуху, летел, натужно гудя моторами, тот маленький самолет, у меня было достаточно времени, чтобы подумать о своём увлечении.

*****

В этот раз у меня было тяжело на душе от … лжи. Впервые в жизни я солгала дома. В нашем доме никогда не лгали. Никто, никому, ни в чём. А теперь получалось, что я нарушила эти святые, незыблемые традиции и… солгала! Ложь во спасение… Что осталось делать мне? Не могла же сказать, что отправляюсь в такую даль, в неизвестность, на «край света» … И уехала, якобы, в подмосковную Коломну, в которой уже бывала прежде. И от этой лжи я была ужасно недовольна собой. Это была не просто ложь, здесь было то, что называется «нравственный выбор». Можно было сказать правду и… остаться дома. Можно было рискнуть слетать, но … прежде солгать. Сейчас пугало то, что над выбором не думала ни минуты. Вернулась с телеграфа после разговора с Москвой и – на самый ближайший поезд. Скорый воркутинский экспресс стремительно летел через ночь, и в бликах мелькающих за окном огней, начертив в записной книжке циферблат, высчитывала, во сколько должна вылететь из Москвы, чтобы успеть хотя бы на один концерт в Кемерово. Сейчас уложившись в «нормативы», и чудесным образом достав билет на дополнительный, как «по заказу», рейс, ощутила вдруг те пресловутые муки совести и сомнений. «Через что ещё смогу перешагнуть?» - мучила себя вопросами… И с ужасом понимала, что не вижу «пределов». Если не приукрашать и не лукавить, то по всему выходило, что их нет. Сегодня солгала, завтра, выходит, смогу совершить что-нибудь и похуже, не задумываясь перешагнуть через ВСЁ, что окажется на пути, чтобы увидеть его, любимого певца… Кажется, слишком далеко я зашла – улетела… Самолет летел над Сибирью…

*****

Никто из близких моих и знакомых никогда не считал меня легкомысленным человеком. Отличница, «пай-девочка», старательная и очень серьёзная. Все почему-то ожидали от меня поступления в МГУ, хотя самой мне был по сердцу менее известный Литературный институт, что находился на Тверском бульваре в Москве. Никем, кроме, как писателем, себя даже и не представлять не хотела. Наивные и неумелые детские «повести» – любимейшие занятия юных лет. В них все были счастливы, всем хватало тепла, любви и ласки, в них бабушка была здоровой и совсем не старой. Лет с четырех-пяти, ещё не зная грамоту, сочиняла свои повести устно, сочиняла их почти всегда. Потом появился он… любимый артист. И мир «построился» по-другому. Но и сейчас, мысленно возвращаясь в те годы, взрослым умом понимаю, что если бы и вновь довелось пройти тот же путь, всё было бы именно так. Ведь это и была именно моя жизнь. Судьба выбирает за нас, и надо лишь прислушаться и понять ее. Единственное, что изменила бы, возвратившись в те годы – подольше бы ездила на концерты, ведь они ещё были … потом … без меня.

*****

Я успела на последний концерт в Кемерово. За несколько минут до его начала, ошеломленный моей историей таксист, притормозил неподалёку об Дворца Культуры, там, где выстроились в ряд бабульки – цветочницы. Уже не оставалось времени, чтобы разыскать в этом далёком совершенно незнакомом городе самые лучшие гвоздики – крупные, свежие, на длинных стеблях, с нежным тонким запахом - именно такие, как любила дарить своему кумиру. Но в Кемерово оказались прекрасные астры с лепестками похожими на лучики звёзд. Пушистые, уютные и очень свежие астры. И стоили эти разноцветные «звёзды» фантастически дёшево. Охапка сибирских астр едва протиснулась в дверь машины, и шофёр почему-то вновь переспросил, откуда я прилетела на концерт? Ему всё ещё не верилось….

*****

Удача бывает щедра. Мне не пришлось разыскивать и беспокоить знакомых администраторов оркестра, у меня оказался билет. Тот самый, случайный «лишний» билетик поймала, выбежав из такси. Теперь счастье было полной чашей. И ещё успевала задержать взгляд на афишах, висевших на фасаде Дворца. Родные, знакомые афиши! Словно домой вернулась, где во множестве были они. Самая лучшая – крупный план, рука с микрофоном, удивительной глубины грустный взгляд. Сибирь больше не казалась мне далёкой. Да, что там Сибирь! В Америку! В Австралию! Хоть в Антарктиду! Хоть на Луну не задумываясь готова была лететь, чтобы хоть на миг увидеть эти глаза наяву. …. Ребята из оркестра позднее пошутили насчет того, чтоб в другой раз валидол прихватила с собой, мол, не ожидали такого «сюрприза». Эх, знали бы они, как бешено колотится сердце на последних аккордах «Ленточки» за несколько мгновений до того, как влететь на сцену! Как перестают слушаться пальцы, сжимающие букет! Как страшно споткнуться в хитросплетении протянутых на полу проводов! Как жарко на сцене! Как ослепительно ярок свет прожекторов! Зрительный зал, словно морской залив, грохочущий аплодисментами прибоя… Самый дорогой миг, мгновение… Влажная ладонь… тот самый взгляд, струящийся добротой… смущенная улыбка... И нет ни времени, ни расстояний! Есть только этот миг, счастливейший миг, отпущенный судьбой, чарующий миг абсолютного счастья. Аплодисменты грохочут ещё очень долго, и успеваю, вернувшись в зал, вновь полюбоваться на него, моего прекрасного Орфея, стоящего на островке сцены среди грохочущего прибоя овации с охапкой разноцветных астр, чьи лепестки похожи на лучики звёзд. Красивые астры, выращенными добрыми руками трудолюбивых сибирских бабушек на этой далёкой-далёкой земле, кажутся в его руках ещё прекраснее. Потом он кладёт цветы на рояль, и они, рассыпаясь по крышке, становятся ещё больше похожими на звёзды, и я уже знаю, что, вернувшись домой, снова попробую нарисовать его, и сюжет картины прямо здесь, в зале встает перед глазами.

*****

Я знаю, что сейчас зазвучит «Синяя вечность», его песня, с его музыкой - музыкой грустной звёзд, летящих на Землю сквозь вечность далёких миров. Пальцы на клавишах, первые аккорды – ещё один чарующий миг, когда сердце начинает щемить от красоты. И словно нет в мире более совершенной картины, чем эта, когда за роялем он… «Море вернулось говором чаек, Песней прибоя, рассвет пробудив…» И нет больше раскаленной прожекторами сцены, нет ни музыкантов, ни зрителей, а лишь прохладный прибой рассветного, взволнованного, штормящего моря. Потом долго буду подбирать штрихи и линии на неумелых своих рисунках, безуспешно пытаясь передать увиденное, и вновь понимая, что невозможно ничем, ни рисунками, ни фотографиями постичь очарование его творчества. «Грустные звёзды в поисках ласки Сквозь синюю вечность летят до Земли, Море навстречу им в детские сказки На синих ладонях несёт корабли…» Разноцветные астры, красиво рассыпавшиеся на рояле, как будто те самые, грустные звёзды.

*****

«Звёздная» тема удивительно подходила моему кумиру, и в рисунках моих почти всегда присутствовали звёзды. И во многих его песнях жили они… Там было звёздное небо, звёзды, похожие на зёрна, и звёзды, летящие с высоты, и царство дремлющих звёзд, и далёкие звёздные миры, и «Колыбельная падающих звёзд» - одна из самых ранних, им же сочиненных песен. Слушая ее, чаще всего думала о том, что в нём, взрослом человеке, живёт душа ребёнка, наполненная чистой мечтой и удивительной фантазий. А «Синюю вечность» он пел так, словно сам улетал с музыкой в ту далёкую звёздно-морскую даль. И зрители, кажется, улетали тоже, а возвращаясь, ошеломленные красотой, долго не могли «успокоиться», и, казалось, что овация будет длиться вечно, как вечен шум морского прибоя.

*****

Теперь, читая его книгу, в иной жизни, в другой - в глухой и беззвездной полночи, словно наяву представляла всё это. Вновь «гудел» моторами тот маленький самолёт, уносящий меня в Сибирь на его концерт, кружились названия «гастрольных» городов и смущенно алели гвоздики в дверной ручке его квартиры. Читала не в силах оторваться от страниц, строчки которых звучали знакомым голосом. И мне казалось, словно впервые за столько лет «беседовали» мы.

*****

Я никогда не решалась с ним заговорить, хотя мысленно разговаривала всегда. Множество школьных тетрадок и записных книжек – моих дневников – «посредники» тех «разговоров». И ещё письма… Правда, их немного. Письма своему кумиру я писала нечасто, лишь когда становилось особенно грустно. Подписывала адрес на конверте – Московский или Бакинский и… оставляла письма между страничек тех самых тетрадок. И тем юным умом своим я понимала, что письма почта приносит ему мешками. И если читать их все, так и петь будет некогда. У меня был его автограф – краткий росчерк фломастера на страничке записной книжки. И то солнечное московское утро также дорого и свято, как любой миг вечности, где был он. Весенняя радостная Москва и указатель в метро: «К Колонному Залу Дома Союзов», словно направлял в сказку. Колонный Зал и был той самой сказкой, частью сказочной страны, в которой обитал он, которую с таким неистовым упрямством стремилась увидеть я. И этот зал, словно волшебный Дворец из сказки, возник внезапно, вдруг и рядом, прямо на выходе из метро с таким прозаическим названием - «Проспект Маркса». Отыскала его на карте Москвы и вычислила путь к нему. Больше в Москве в то время не знала практически ничего. Это был тот самый Колонный Зал, что приковывал к телевизору, завораживая удивительными концертами – авторскими вечерами композиторов и поэтов. Тот самый, что подарил настоящее чудо, немыслимое для тех лет – прямую трансляцию сольного концерта любимого всем народом Орфея.

*****

Позднее, спустя много лет, узнала, что любимый артист не мог петь в тот день – сильно не здоровилось ему. Но было «надо», и это слово было незыблемо в советской стране, в системе, плохо понимающей сострадание. «Я знаю, что годы безжалостны, Я знаю, что слёзы – вода…» Запоздалые слёзы и не вода даже, они просто … ничто. Но вновь и вновь закипают они, и также нестерпимо сжимает сердце пронзительная боль, когда вспоминаю его слова: «В тот день я не мог петь…»

*****

Волшебство всегда хочется потрогать руками, но далеко не всегда прилично делать это. Я стояла посреди Москвы, разглядывая Колонный Зал, тот самый Колонный Зал, и мне казалось, что это снится. Колонный Зал – каскад воспоминаний. И тот автограф – краткий росчерк фломастера – появился именно здесь. Словно что-то загудело в воздухе и что-то застывшее вмиг пришло в движение и волнение… Так появилась на узенькой Пушкинской улице – по адресу того самого Колонного Зала – его неприметная, но какая-то удивительно симпатичная серая «Волга» - «пикап». Была репетиция авторского вечера известного и очень хорошего поэта. Его, всеми любимого артиста, уже давно ждали. Огромная толпа народу, готовая перекрыть движение в центре Москвы. Оно и перекрылось само собой - толпа, мгновенно увеличившись в размерах, больше не помещалась на тротуаре у Колонного зала и оказалась на проезжей части Пушкинской. С полчаса подписывал он автографы в то чистое и солнечное московское утро. И еще долго не расходились люди от Колонного Зала, обсуждая краткое появление артиста. Разные люди, кто-то и случайно оказавшись здесь, говорили о нём с удивительной теплотой и любовью, с таким неподдельным восхищением, что уйти от Колонного Зала у меня просто не было сил. Да и некуда было мне идти. Во всём огромном городе этом не было у меня ни единого родственника, ни знакомого. Был только Колонный Зал, который я отыскала по карте Москвы. Счастливейшее место, где сбылась мечта – увидеть его Теперь у меня был даже его автограф! Краткий росчерк фломастера в записной книжке, и маленькая, немного странная история.

*****

Сколько автографов подписал он! И здесь, сегодня у Колонного Зала тысячи рук протягивали записные книжки, программки, билеты, просто листочки бумаги. Наверно, его уже давно ждал оркестр на сцене, и дирижер, слегка нервничая, быть может, постукивал палочкой о пюпитр. А толпа всё прибывала… И, конечно, некогда было разглядывать лица. Мне удалось протиснуться, прошмыгнуть со своей новенькой, специально для автографа приобретенной, записной книжкой… Замерев от волнения, ждала я, когда фломастер в его руке коснется открытой странички. И вдруг … он взглянул на меня: «А Вам я, кажется, подписывал уже?!» Его рука с фломастером замерла, словно ожидая моего ответа. И я замерла тоже. Что я могла ответить ему? Сказать, что приехала в Москву только сегодня, что по карте нашла Колонный Зал? Чувствовала неодобрительные взгляды толпы, и мне было до слёз обидно, что оказалась в такой странной ситуации. Но, застыв в немом оцепенении, всё-таки не смогла отвести руки, и в следующее мгновение заветный автограф появился в моей записной книжке. Видимо, он с кем-то перепутал меня. Бывают же похожие люди.

*****

Книга подходила к концу, и заканчивалась ночь. Жаль было прощаться… Конечно, книгу можно читать ещё множество раз, до бесконечности, но это уже, как копия оригинала, подобие видеозаписи, киносъемки. Только первый «разговор» настоящий, только он в режиме реального времени. Это было сегодня и здесь. О мягкой тёплой руке няни Груни в воспоминаниях раннего детства. Как хотелось, чтоб это были руки родителей. И будь рядом их руки, вряд ли бы посмела бить карандашом по детским пальцам первая учительница музыки… Хорошо, что всегда была музыка. Детские фантазии умеют достоверно нарисовать мир нашей мечты, и он обретает реальные краски. Недетская задумчивость «Соловьиного часа», музыки, что сочинилась в пять лет… Святая память и мужественно сдержанная боль «Последнего аккорда»… Чарующая красота «Мелодии» и тихая нежность «Ленточки». Словно звучали со страниц книги эти и многие другие, каждой нотой и каждым словом знакомые песни. И были они для меня, как частички жизни. И вся юность, и дороги-пути, радость и боль, счастье и отчаянье, и вся без остатка душа – всё было наполнено этой музыкой.

*****

Вот мы и «поговорили» наконец… Поговорили о многом, очень многом. И сейчас, стоя у окна, за которым туманился холодный зимний рассвет, вновь вспоминала страницы книги, словно отрывки разговора. Так искренне, откровенно звучали они, поражая порой неожиданностью неизвестных ранее сюжетов. Сюжеты были разные, знакомые и новые, но прежним оставался герой. Прекрасный и неповторимый, великий талант с душой ребёнка, мужественный и нежный, наделенный не только Божественным даром, но и умением глубоко чувствовать, тонко переживать. Грустный романтик с очень ранимой душой, совершенно неприспособленной к этому жестокому миру. Стоя у окна, подумала и о том, что все эти годы помнила каждый его концерт, каждую песню, каждый миг … В минуты отчаянья добрым утешением приходили эти воспоминания. «Как хорошо, что у меня было ЭТО!» - думала в такие минуты. А в радости любила мысленно подшутить над своими «таинственными» поездками по телеграммам в разные города. В этих воспоминаниях всегда было светло. Свет любимого имени и милого образа и с годами был всё таким же ярким и тёплым. Теперь у меня была совсем другая жизнь. Правильная. Такая, как у всех. И лет промчалось столько, что никто уже кроме меня и не помнил о том удивительном увлечении. И всё меньше становился с годами круг людей, которые знали об этом. Но всё та же, ни с чем несравнимая волна тепла наплывала в душе всякий раз, когда возникало любое, хоть мимолетное воспоминание о любимом певце.

*****

В книге было так много прекрасных и трепетных страниц, что мне было даже неловко признаться себе, что сильнее прочих меня взволновали всё-таки строчки о девочке с гвоздиками. Я всё время возвращалась к ним, испытывая вновь и вновь не просто волнение – потрясение. Здесь столько тем, столько событий, масштабных, великих, державных – всех тех, что под стать гениальному таланту, настоящей Звезде. И вдруг, какая-то девочка… Другой на его месте никогда бы не вспомнил… Сколько было таких девочек! И цветами, которые дарили и, наверняка, до сих пор во множестве дарят ему, можно бы засеять не одну Долину Роз. А он заметил… понял и почувствовал то, о чём не могли рассказать молчаливые гвоздики у его двери. Вся страна замирала у телеэкранов в восхищении, когда появлялся он. Вся страна заслушивалась его песнями, и не хватало даже миллионных тиражей его пластинок. Вся страна говорила о нём, думала о нём, любила его. Но были ещё и девочки… Те, о которых точно сказали однажды – «вся жизнь построена по…», по нему, по Любимому Артисту, прекрасному и неповторимому. К этому можно относиться по разному, но, вряд ли, такие девочки были у других артистов.

*****

Хотя почему были? Почему мысли о девочках с гвоздиками приходят мне в прошедшем времени? Ведь всё живо в душе и до сих пор, ведь он все также, по-прежнему дорог. И восхищение им все также в душе. Достаточно лишь вспомнить… Лишь мысленно произнести это удивительное, музыкой звучащее имя…

И мне показалось, что вновь чувствую запах тех гвоздик. Ни с чем не сравнимый, тонкий, нежный аромат… Крупные, свежие на длинных стройный стеблях гвоздики… Словно ощутила в руках их прохладу.

Просто не знала я, где ныне находится та дверь… И дом не знала тоже… Не знала, как найти этот дом… Но очень хотела его найти. Ведь в душе продолжала звучать всё та же музыка, его музыка, а значит, душа по-прежнему была всё в том же прекрасном полёте. И неважно, в какие города и страны лежал маршрут, это был путь к себе.

Не мы выбираем судьбу, судьба сама выбирает за нас, и надо лишь прислушаться, услышать и понять…

Полёт… полёт… опять полёт…

Прохладна осень, и деревья в инее,

Но снова сердце трепетно замрёт

При самом первом звуке имени…

И душа в вечном полёте том действительно замирала от восхищения. И теплая, ни с чем несравнимая волна наплывала вновь и вновь. Видимо, не все гвоздики были ещё подарены…

16-23 октября 2005 года

 
       
Rambler Top100 Рейтинг@Mail.ru